Я остановился перед картиной. Лэшмэн встал рядом.

— Да, это Милдред. Я только что начал этот портрет, уже после нашего телефонного разговора. Меня так и подмывало написать ее еще раз. А я уже в таком возрасте, когда следует немедленно приступать к задуманному.

— Она позировала вам для этого портрета?

Он внимательно посмотрел на меня:

— Ее здесь не было, если вы это имели в виду. Я не видел ее почти двадцать лет. Кажется, я сказал вам об этом по телефону, — добавил он сухо.

— Вы, наверное, часто рисовали ее?

— Она была моей любимой натурщицей и жила у меня с перерывами длительное время. А потом уехала в другой конец штата. С тех пор я ее не видел. — В его голосе слышались гордость, тоска и печаль. — Другой мужчина предложил ей условия, которые она сочла более выгодными. Я не в обиде на нее. Она уже старела. Должен признаться, я обращался с ней не лучшим образом.

Его слова пробудили в моем сознании ответный резонанс. От меня также некогда ушла женщина, хотя не ради другого мужчины. Я потерял ее по собственной вине.

— Она по-прежнему живет в Аризоне?

— Кажется, да. В прошлом году прислала мне открытку на Рождество. С той поры я не получал весточек от нее. — Он устремил взгляд на простиравшуюся за окном пустыню. — Откровенно говоря, я бы охотно с ней повидался, хотя мы оба старые, как трухлявые пни.

— Где она теперь живет?

— В каньоне Чентри, в горах Чирикахуа. Неподалеку от границы с Нью-Мексико. — Он нарисовал кусочком угля контуры штата Аризона и объяснил мне, как добраться до каньона, расположенного в юго-восточной его части, — Баймейер купил для нее двадцать лет назад дом Чентри, и с тех пор она там живет. Она всегда хотела его иметь… Он интересовал ее значительно больше, чем этот тип.

— Вы имеете в виду Джека Баймейера?

— И Феликса Чентри, который построил дом и основал медную шахту. Она влюбилась в виллу Феликса Чентри и в его шахту намного раньше, чем в него самого. Она сказала мне, что жить в таком доме было мечтой всей ее жизни. Милдред стала его любовницей и даже родила ему сына, но, пока был жив, он так и не разрешил ей туда переехать, оставаясь с женой и сыном, которого от нее имел.

— То есть с Ричардом, — догадался я.

Лэшмэн кивнул.

— Из него вышел очень недурной художник. Я вынужден признать это, хотя и ненавидел его отца. У Ричарда Чентри был настоящий талант, но он не развил его до конца. Ему не хватило выдержки. А в нашей профессии она просто необходима, — Его изборожденное морщинами лицо, освещенное лучами вечернего солнца, падавшими через окно, напоминало лик металлической статуи, символизирующей стойкость и упорство.

— Вы думаете, Ричард Чентри жив?

— Тот же вопрос задал мне молодой Фрэд Джонсон. Я дам вам тот же ответ, что и ему. По моему мнению, Ричарда, больше нет в живых — как и его брата, но это не имеет особого значения. Художник, который отрекается от своей профессии на половине пути, как это сделал Ричард, по сути дела, умирает. Я тоже, вероятно, умру в тот день, когда перестану работать. — Погруженный в свои мысли старец настойчиво, хотя и неохотно возвращался к проблеме собственной бренности. — И таким будет жалкий конец ничтожного человека, как говорили в те времена, когда я был еще ребенком.

— А что случилось с сыном Феликса Чентри и Милдред? С тем незаконным братом?

— С Уильямом? Он умер молодым. Уильям был единственным членом этой семьи, которого я знал и любил. Он жил у меня вместе с матерью в течение нескольких лет, хотя и с перерывами. Когда он учился в здешней академии художеств, то даже пользовался моей фамилией. Но когда пошел в армию, взял фамилию матери. Он называл себя Уильямом Мидом; под этим именем и умер.

— Он погиб во время войны?

— Уильям умер в военной форме, но в момент смерти находился в отпуске, — серьезным тоном произнес Лэшмэн. — Его нашли до смерти избитым, тело его было брошено в пустыне, неподалеку от места, где сейчас живет его мать.

— Кто же его убил?

— Этого так и не установили. Если вам нужна более подробная информация, советую связаться с шерифом Брозертоном из Коппер-Сити. Это он вел тогда следствие, вернее, он его запутал. Я до сих пор не знаю всех обстоятельств дела. Когда Милдред вернулась сюда после опознания тела Уильяма, она больше недели не говорила ни слова. Я понимаю, что ей пришлось пережить. Уильям не был моим сыном, и я не видел его уже долгое время, но все же чувствовал себя так, словно потерял собственного ребенка. — Он немного помолчал, а затем продолжил: — Я собирался сделать из него художника. Сказать по правде, ранние работы Уильяма были лучше картин его брата, и Ричард невольно в этом признался, имитируя его стиль. Но именно в это время Уильям отправился на корм червям, — Он сердито повернулся ко мне, как будто это я снова ввел смерть в его дом. — Они и меня пожрут в скором времени. Но прежде чем это случится, я хочу написать еще один портрет Милдред. Скажите это ей, ладно?

— А почему вы сами ей это не скажете?

— Может, я так и сделаю.

Я заметил, что Лэшмэну не терпится от меня избавиться, прежде чем стемнеет и он лишится нужного освещения. Он то и дело поглядывал в сторону окна. Перед тем как уйти, я показал ему фотографию картины, которую Фрэд вынес из дома Баймейеров.

— Это Милдред?

— Да, это она.

— Вы не можете сказать, кто писал этот портрет?

— Со всей уверенностью не могу. Во всяком случае, на основании маленькой черно-белой фотографии.

— Но он напоминает работы Чентри?

— Пожалуй, да. Вообще-то он похож и на мои ранние работы. — Неожиданно он как-то странно посмотрел на меня; взгляд его выражал серьезность, не лишенную, однако, доли юмора. — Черт возьми, до этой минуты я не отдавал себе отчета в том, что мог оказать на Чентри определенное влияние. Не подлежит сомнению, что человек, написавший эту картину, должен был видеть мои ранние портреты Милдред Мид. — Он бросил взгляд в сторону стоявшей на мольберте головы модели, словно она могла подтвердить его слова.

— Но это не ваша картина, ведь так?

— Нет. Уж так получилось, что я пишу лучше.

— Лучше Чентри?

— Да вроде так. Конечно, я не исчез. Я остался на месте и продолжал работать, поэтому не достиг такой славы, как этот пропавший художник. Но у меня оказалось больше стойкости, и Бог свидетель, мои работы переживут его творчество. Портрет, который я пишу сейчас, докажет это.

Лэшмэн произнес эти слова гневно, с юношеским задором. Его лицо покраснело от волнения. У меня было такое ощущение, что даже сейчас, будучи стариком, он не перестанет бороться с Чентри за Милдред Мид.

Он схватил кисть и, держа ее в руке как оружие, повернулся к неоконченному портрету.

XIX

Я поехал через пустыню, а потом на запад, продираясь сквозь опускавшиеся сумерки. Движение было сравнительно небольшим. В девять вечера я уже был в Коппер-Сити и проезжал мимо принадлежавшей Баймейеру дыры в земле.

В призрачном вечернем свете она выглядела словно детская игровая площадка, предназначенная для гигантов.

Я разыскал контору шерифа и предъявил фотокопию своей лицензии дежурному капитану. Он сообщил мне, что шериф Брозертон находится на посту, расположенном к северу от города, неподалеку от своего домика в горах. Достав карту, он показал мне, как туда добраться.

Я отправился на север, в сторону горной гряды. Ее творцы, должно быть, превосходили по размерам даже гигантов, выкопавших дыру Баймейера. По мере того как я приближался, она постепенно заслоняла все большую часть неба.

Обогнув горы с юго-востока, я выехал на извилистую дорогу, отделявшую их от тянувшейся справа пустыни. Движение на шоссе постепенно замирало. Я уже начал опасаться, что заблудился, когда увидел группу освещенных зданий.

Одним из них был пост шерифа, а в остальных размещались небольшой мотель и продовольственный магазин, укрытый за бензоколонкой. На вымощенной площадке между домами стояла вереница машин, среди которых я заметил две полицейские.