— Вот он, — сказал Джонсон, заглядывая через мое плечо и показывая на подростка, чье лицо показалось мне полным трогательной надежды.

Осмотрел я и стоявшие на полке книги; в основном это были дешевые издания, посвященные проблемам культуры, искусства и технике живописи. Некоторые были из области психиатрии и психоанализа. Мне довелось прочесть некогда лишь две из них: «Психопатология обыденной жизни» и «Правда Ганди» — довольно странное чтение для вора, если только Фрэд им был.

Закончив осмотр, я повернулся к Джонсону:

— Мог кто-нибудь войти в дом и взять эту картину из комнаты?

Он пожал своими массивными плечами:

— Думаю, что все возможно. Я ничего не слышал. Но должен признаться, что сплю как убитый.

— А может, ты сам взял картину, Джерри?

— Нет, мистер. — Он решительно мотнул головой. — Я не так глуп, чтобы вмешиваться в дела Фрэда. Может быть, я старый бездельник, но обкрадывать собственного сына не стану. Он единственный из всех нас имеет какое-то будущее.

— Вы живете здесь втроем — ты, Фрэд и миссис Джонсон?

— Верно. Когда-то у нас были жильцы, но это было давно.

— Что же могло случиться с картиной, которую принес Фрэд?

Джонсон опустил голову и начал мотать ею из стороны в сторону, как старый, больной бык.

— Я вообще не видел той картины. Вы не знаете, на что похожа моя жизнь. Шесть-семь лет после войны я провел в госпитале для инвалидов. Большей частью я находился наполовину без сознания, и теперь то же самое. Время идет, а я часто даже не знаю, какой день недели, и не хочу знать. Я больной человек. Неужели вы не можете оставить меня в покое?

Я так и сделал и принялся за беглый осмотр других комнат, находившихся на этом этаже. Только одна из них была обитаемой — спальня с двухспальной кроватью, которую Джонсон, очевидно, разделял со своей супругой. Я не обнаружил картины под матрасом, не нашел ничего подозрительного в шкафу и в ящиках комода, никаких доказательств преступления, лишь крайнюю бедность.

Узкая дверь в конце концов была заперта, и на ней висел замок. Я остановился перед ней.

Джонсон подошел и встал за моей спиной.

— Это вход на чердак. У меня нет ключа от замка. Сара все боится, что я упаду с лестницы. Так или иначе, там ничего нет. Так же, как у меня здесь, — добавил он тупо, постучав себя по виску. — На чердаке полная пустота. — И он широко улыбнулся с идиотским видом.

Я вручил ему вторую бутылку. Это было паршивое дело, и я с радостью покинул дом. Он запер за мной главный вход, словно примерный заключенный, закрывающий сам себя в камере. Я повернул ключ в замке.

VIII

Оставив автомобиль, я отправился пешком в сторону больницы, надеясь, что миссис Джонсон не откажется дать мне несколько дополнительных разъяснений относительно Фрэда. Было уже почти совсем темно; сквозь ветви деревьев светили немногочисленные уличные огни. Неожиданно я заметил впереди себя, на тротуаре, несколько пятен, какие оставляет кипящее оливковое масло; пройдя еще несколько шагов, я заметил, что расстояние между следами падавших капель постепенно уменьшается.

Прикоснувшись пальцем к одному из пятен, я поднес руку к свету. Жидкость имела красноватый оттенок, и ее запах отнюдь не напоминал оливковое масло.

Неподалеку от меня, на прилегавшем к тротуару газоне, кто-то громко хрипел. Это был мужчина, лежавший лицом к земле. Я подбежал к нему и присел на корточки. На затылке у него виднелось темное, блестящее пятно крови. Я немного приподнял его, чтобы посмотреть в лицо. Оно также было окровавлено.

Он застонал и попытался привстать, жалко и беспомощно опираясь на руки, затем снова рухнул лицом вниз. Я немного повернул его голову, чтобы ему было легче дышать.

Он приоткрыл один глаз.

— Чентри? — пробормотал он. — Оставь меня в покое. — Потом снова начал прерывисто сопеть.

Я понял, что он опасно ранен и, оставив его, побежал к воротам амбулатории. Там ожидало, сидя на складных стульчиках, человек семь-восемь пациентов, в том числе несколько детей. Измученная молоденькая медсестра в приемной напоминала солдата, защищающего баррикады.

— Неподалеку отсюда на улице лежит тяжело раненный мужчина, — объявил я.

— Принесите его сюда.

— Я не могу. Нужна машина скорой помощи.

— Где он лежит?

— Сразу же за перекрестком.

— У нас тут нет машины. Если хотите вызвать скорую, телефон-автомат там, в углу. У вас есть десять центов?

Она назвала мне номер телефона. Спустя минут пять у входа остановилась машина скорой помощи. Я сел рядом с водителем и показал ему, как доехать до истекавшего кровью мужчины.

Он хрипел уже тише и прерывистей. Санитар направил на него луч фонарика, и я присмотрелся к нему получше. Ему было лет шестьдесят, у него была остроконечная седая бородка и густые седые окровавленные волосы. Он напоминал смертельно раненного морского льва, а его хрип походил на доносившееся издалека рычание этого животного.

— Вы его знаете?

Как раз в этот момент я подумал, что его внешность соответствует описанию Пола Граймса, торговца картинами, данному мне продавцом винного магазина.

— Нет, — ответил я. — Никогда его не видел.

Санитар осторожно положил его на носилки и подвез к воротам амбулатории. Я поехал вместе с ними и стоял рядом с машиной в тот момент, когда мужчину выносили оттуда. Он снова приподнялся на руках, нарушив равновесие носилок, и обратил ко мне свое изуродованное, блестящее от крови, застывшее лицо.

— Я тебя знаю, сукин сын, — произнес он.

Потом снова упал на спину и замер в неподвижности. Санитар поспешил с ним в больницу, а я остался стоять на месте, зная, что вот-вот явится полиция.

Они приехали на обычном автомобиле — двое сержантов из следственного отдела, на них была легкая летняя форма, но лица были холодны, как зимний ветер. Один из них вошел в больницу, а другой, сержант Ливретт, остановился возле меня.

— Вы знаете раненого?

— Никогда его не видел. Я нашел его на улице.

— Тогда почему вы вызвали для него скорую?

— Мне казалось, что этот шаг достаточно логичен.

— А почему вы не позвонили нам?

— Я знал, что это сделает кто-нибудь другой. Ливретт слегка покраснел:

— Вы рассуждаете, как опытный негодяй. Кто вы, собственно, такой, черт бы вас подрал?

Я подавил в себе бешенство и сообщил, что являюсь частным детективом, работающим по поручению мистера и миссис Баймейер. Ливретту была известна эта фамилия, услышав ее, он изменил тон и поведение:

— Могу я взглянуть на ваши документы?

Я показал их ему, и он попросил задержаться еще на некоторое время, на что я изъявил согласие.

Интерпретируя свое согласие довольно свободно, я не торопясь дошел до ближайшего перекрестка и нашел на тротуаре место, отмеченное каплями крови. Они уже почти высохнули.

Неподалеку у края тротуара стоял черный кабриолет со сложенной крышей. Ключ зажигания был на месте. В щель между сиденьем и спинкой был воткнут белый квадратный конверт, а на полке позади сиденья лежала стопка небольших картин, написанных маслом, и рядом — белое сомбреро.

Я включил лампочку над приборной доской и осмотрел белый конверт. Это было приглашение на коктейль, адресованное мистеру Полу Граймсу и подписанное Фрэнсис Чентри. Прием должен был состояться сегодня, в восемь часов вечера.

Взглянув на часы, я увидел, что уже начало девятого. Потом я осмотрел стопку картин, лежавших за сиденьем. Две из них были вставлены в старомодные золоченые рамки, остальные без рам. Ни одна из них не напоминала виденные мною картины Ричарда Чентри.

Они не произвели на меня особого впечатления. Там находилось несколько морских пейзажей, показавшихся мне довольно посредственными, и один женский портрет, с моей точки зрения — сущее недоразумение. Но я не очень-то доверяю своему вкусу.

Взяв один из морских пейзажей, я положил его в багажник своего автомобиля, после чего направился в сторону больницы.